Молчание.

— Продолжайте.

— Так что я побродил по этому ресторанчику и наткнулся на одну из официанток. За двести крузейро она несколько позже вручила кассету с речами Менгеле, отдававшим приказания группе. Слова Менгеле слышны совершенно ясно и четко; остальные варьируются от четкого текста до бормотания. Мистер Либерман, завтра они все разъезжаются — в Германию, Англию, Штаты, Скандинавию, по всему миру! Это операция типа Ка-meradenwerk [3] , она жутко разветвленная, чистое сумасшествие, и мне искренне жаль, что я так неосмотрительно влез во все это, потому что…

— Барри!

— … потому что она должна претворить в жизнь мечту арийской расы, ради Бога!

— Барри?

— Что?

— Успокойтесь.

— Я спокоен. Впрочем, нет. Ладно. Вот теперь я успокоился. В самом деле. Я сейчас перемотаю ленту и прокручу ее вам. Вот я нажимаю клавишу. Слышите?

— Что там происходило, Барри? Сколько их там было?

— Шестеро. Гессен, Траунштейнер, Клейст, Мундт — и двое других… м-м-м, Швиммер и фарнбах. Вы слышали о них?

— О всех, кроме Швиммера, Фарнбаха и Мундта.

— Мундта? Вы не слышали о Мундте? Да он же упоминается в вашей книжке, мистер Либерман! Вот откуда я узнал о нем.

— О Мундте в моей книге? Нет.

— Да! В главе о Треблинке. Она у меня в сумке, хотите, я даже приведу вам номер страницы?

— Я никогда не слышал о Мундте, Барри; вы явно ошибаетесь.

— О, Господи! Ладно, забудем. Во всяком случае, там было шестеро человек, они разъезжаются на два с половиной года и у каждого у них есть определенные числа, когда они должны убивать каких-то людей и тут уж начинается чистое сумасшествие. Вы слушаете, мистер Либерман? Всего они собираются убить девяносто четыре человека и все они гражданские служащие шестидесяти пяти лет. Как вам нравится такая раскрутка?

Молчание.

— Раскрутка?

Он вздохнул.

— Это такое выражение.

— Барри, разрешите мне кое-что спросить у вас. Ведь запись у вас на немецком, так? А ведь вы…

— Я отлично понимаю его! Я не очень хорошо spreche, но понимаю отлично. Меня научила бабушка. Хотя я не говорил по-немецки с детства.

— Значит, Kameradenwerk, и Менгеле посылает людей…

— … убивать шестидесятипятилетних гражданских служащих. Некоторым из них по 64 года, а другим по 66. Лента уже перемоталась, сейчас я ее вам прокручу, и вы мне скажете, что делать, с кем из высокопоставленных лиц связываться. Вы позвоните ему и скажете, что я явлюсь, чтобы он принял меня, и принял поскорее. Тогда их удастся остановить до того, как они разъедутся. Первое убийство должно состояться 16 октября. Подождите, я усядусь, как следует, вытяну ноги.

— Барри, это просто смешно. Кто-то подшутил с вашим диктофоном. Или же… или же они не те, за кого вы их принимаете.

В дверь кто-то трижды постучал.

— Убирайтесь! — крикнул он, прикрыв микрофон и припоминая португальские слова. — У меня международный разговор!

— Они могут быть, кем угодно, — сказал голос в трубке. — Они вас просто разыграли.

— Мистер Либерман, вы собираетесь ли выслушать. запись?

Постучали громче, а потом в дверь просто забарабанили.

— Вот дерьмо! Подождите, — положив телефон на кровать, он зашлепал к дверям и взялся за ручку. — Кто там?

Чей-то мужской голос затараторил по-португальски.

— Помедленнее! Помедленнее!

— Сеньор, тут какая-то японская леди, она ищет человека, похожего на вас. Она говорит, что должна вас предупредить относительно человека, который… — он повернул ручку, и дверь, которая рывком распахнулась от толчка высокого грузного мужчины, отшвырнула его назад; от удара он согнулся и рот его заполнился кровью. Руки ему заломили за спину; тот нацист, которого он видел у подножия лестницы в «Сакаи», обнажил длинное блестящее шестидюймовое лезвие. Голову ему резко откинули назад, и перед глазами на мгновение показался потолок в коричневатых пятнах протечек; у него хрустнуло плечо и желудок пронзило болью.

В комнату вошел человек в белом; на голове у него была низко надвинутая шляпа, и в руках он держал атташе-кейс. Закрыв дверь, он остановился рядом с ней, глядя, как блондин раз за разом всаживает нож в молодого американца. Воткнуть, повернуть, вытащить; воткнуть, повернуть, вытащить; теперь удар сплеча сверху — ив разрывах плоти блеснула белая кость ребра.

Блондин, переводя дыхание, перестал всаживать нож в свою жертву, и черноволосый осторожно опустил тело юноши, в глазах которого застыло удивленное выражение, на пол: часть его расположилась на сером ковре, а другая — на навощенном полу. Блондин вытер окровавленное лезвие ножа о рубашку юноши и коротко сказал черноволосому:

— Полотенце.

Человек в белом бросил взгляд в сторону кровати, подошел к ней и поставил свой чемоданчик на пол.

— Барри? — продолжал спрашивать телефон на кровати.

Человек в белом посмотрел на диктофон, стоящий на ночном столике, и пальцем, обтянутым белой тканью перчатки, нажал на клавишу. Распахнувшиеся створки высвободили кассету. Человек в белом, взяв ее, осмотрел и сунул во внутренний карман. Затем он увидел визитную карточку под телефоном и перевел взгляд на черный аппарат, лежащий на постели.

— Барри? — доносилось из трубки. — Вы здесь?

Человек в белом медленно протянул руку, взял трубку и поднес к уху наушник. Слушая, он прищурил карие глаза, и ноздри, испещренные красноватыми прожилками, раздулись. Он было приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, но так и застыл, держа трубку рукой с побелевшими костяшками и приглаживая усики другой рукой.

Он бережно положил трубку на рычаги и отдернул руку, не сводя глаз с телефона. Повернувшись, он сказал:

— Я чуть было не заговорил с ним. Как я об этом мечтал!

Полотенце в руках блондина, очищавшего лезвие ножа, уже было все испятнано красным; он с любопытством взглянул на говорившего.

Человек в белом сказал:

— С давних времен мы испытываем ненависть друг к другу. И вот он был здесь, чуть ли не в моих руках. Наконец я мог поговорить с ним! — Снова повернувшись к телефону, он с сожалением покачал головой. — Либерман, — мягко сказал он, — ты еврейский выродок. Твой пес мертв. Что он тебе успел рассказать? Впрочем, это неважно: никто нигде не будет слушать тебя, пока ты не представишь доказательств. А доказательства в моем кармане, и ребята улетают завтра. Грядет пришествие Четвертого Рейха. Спокойной ночи, Либерман. Увидимся у дверей газовой камеры.

Он улыбнулся, покачав головой, и сунул визитную карточку себе в карман. — Хотя это, пожалуй, и глупо. — сказал он,

Черноволосый, распахнув дверцу шкафа, показал на сумку с ремнем и спросил по португальски:

— Сложить ли его вещи, доктор?

— Этим займется Руди. Вы спускайтесь вниз к Траунштейнеру. Найдите где-нибудь на задах открытую дверь и подгоните к ней машину. Затем один из вас поднимется и поможет нам спуститься к ней. И не сообщайте ему, что мальчишка говорил по телефону. Скажите, что он прослушивал запись.

Брюнет кивнул и вышел.

Светловолосый спросил по-немецки.

— А их не перехватят? То есть, наших людей?

— Дело должно быть сделано, — сказал человек в белом, вынимая футляр для очков. — Любой ценой. Все, что удастся. Если повезет, они справятся со всеми. Кто будет слушать Либермана? Он сам не поверил; вы слышали, как мальчишка уговаривал его. И да поможет нам Бог — как можно больше из этих девяноста четырех должны умереть.

Он надел очки и, вытащив из кармана спичечный коробок, подошел к телефону. Подняв трубку, он назвал оператору номер.

— Привет, друг мой, — весело сказал он. — Будьте любезны, сеньора Гессена. — Прикрыв белой перчаткой микрофон, он отвел глаза в сторону. — Проверь его карманы, Руди. Там, под комодом, резиновые туфли. Гессен? Говорит доктор Менгеле. Все прекрасно, беспокоиться не о чем. Чистый любитель, как я и говорил. Сомневаюсь, чтобы он вообще понимал по-немецки. Пошли ребят по домам, пусть они попрактикуются в подписях, они должны будут пользоваться ими все время. Нет, боюсь до 1977 года; я вылетаю в лагерь, как только мы тут все подчистим. Так что с Богом, Хорст. И передай эти слова от меня остальным: «С Богом!» Повесив трубку, он сказал: — Хайль Гитлер!